— Место вашего рождения — Нью-Йорк. Для советского человека удивительно. Как так получилось?

— Папа у меня работал в министерстве иностранных дел. И приехал в Америку в командировку на несколько лет. У меня есть старшая сестра. И вот по её возрасту подсчёт: приехали туда, когда ей было год и четыре месяца, а уехали оттуда — когда мне было год и четыре месяца. Так в свидетельстве о рождении, а потом в паспорте и появился город Нью-Йорк.

— Как люди реагировали на этот факт вашей биографии?

— Знаете, когда стала уже выступать за «Локомотив», мы приезжали в другой город, отдавали паспорт на прописку, когда нас размещали в гостинице — и всегда дежурная приходила либо звонила по телефону и говорила: «Девочки, что за шутки? Как это — в Нью-Йорке родилась?»

А в сборной СССР, когда летели в предолимпийскую неделю в Канаду через Америку, на паспортном контроле был другой случай. На стойке столпились пограничники американские. О чём-то громко разговаривают. Ко мне подошёл руководитель нашей делегации и говорит: «Таня, что случилось?» — «Понять не могу, чего они от меня хотят». А пограничники: «Как так, она — американка, почему выступает за СССР?!» И чтобы загладить конфликт, руководитель делегации подарил пограничникам вымпела, значки, и меня пропустили свободно. Вот такие были связаны истории с местом моего рождения. В остальном вопросов не возникало.

— Выходит, ваш отец — дипломат?

— Нет. Теперь это называется «личный водитель Громыко». А ещё папа работал в Венгрии с Андроповым, несколько лет мы там жили. А заканчивал уже личным водителем Андрея Андреевича.

— Нью-Йорк, наверное, вы не запомнили?

— Времени моего детства — нет (смеётся). Но потом я побывала в Нью-Йорке на мероприятии «Волейболисты в борьбе за мир». Из нашей страны выезжало две команды, мужская и женская, и мы путешествовали в Америке по городам. Жили в семьях, встречались с командой США и с ними дружили. И я для себя эту страну открывала снова. И поняла, что не смогла бы жить в Америке. Мы, по крайней мере в Советском Союзе так было, совсем другие — более открытые, более доброжелательные. Я никогда в жизни не иду к своим детям и не несу никакие продукты, чтобы там у них поесть. И точно так же, когда приходят ко мне, они этого не делают. Для меня было открытием, что в ресторане, если я что-то не доела, то могу это забрать с собой. Когда живёшь в своей стране, не обращаешь внимания на всякие мелочи, а потом начинаешь сравнивать и можешь определить: что нравится, а что нет, что твоё, а что нет. И вот «моё» — здесь, в России.

— Всё ваше детство прошло за границей?

— Не могу сказать, что всё. Но я начала себя помнить в тот момент, когда папа заболел в Венгрии, и маму срочно вызвали к нему. У папы с желудком всё было серьёзно. Старшую мою сестру оставили в России в интернате, а я была маленькая и поехала с мамой. И первое, что хорошо помню — пересекали границу, и в купе зашли наши пограничники для проверки паспортов. И этот момент отложился в памяти. Года три тогда мне исполнилось уже. А вернулись мы в СССР, в Москву, где-то в 1954–1955 годах, ещё до венгерских событий 1956 года.

— В каком году в вашей жизни появился спорт?

— С первого класса. В садик я не ходила. А в школьной программе всегда были занятия по физической культуре. Я росла спортивной девочкой, очень хорошо каталась на велосипеде. Плавала, потому что мы регулярно ходили на речку. У мамы родственники жили в Кимрах, там Волга, летом туда к ним ездили. В четвёртом классе я была невысокая и занималась спортивной акробатикой. А в пятом классе в школьную программу поставили волейбол. Так я в первый раз узнала, что существует такой вид спорта. И он меня настолько захватил, что по сей день не отпускает.

— А где в Москве жила ваша семья?

— Вначале в Бирюлёво, потом на Моховой, Манежной площади в современном исполнении тогда не было. Там раньше было американское посольство, потом жилой дом мидовский, а дальше на этом месте «Интурист» построили. Ресторан «Националь» — на углу, и рядом с ним — наш жёлтый дом с колоннами. Самое яркое впечатление из того времени — праздничные парады. Из окна комнаты я могла наблюдать за проходом военной техники и за демонстрациями. С Моховой мы переехали на Фрунзенскую, где папе дали квартиру.

— В волейбол вы начали играть в школе. А кто открыл для вас эту игру?

— Мне повезло, школьный учитель физкультуры Владимир Михайлович Лукин очень любил волейбол. В то время в Москве, да и по всей стране, наверное, проходили большие соревнования среди школ. Если выигрывали первенство района, то потом выходили на первенство города... И вот наша школа тоже участвовала в этих соревнованиях. Я за лето, перейдя из четвёртого в пятый класс, выросла сантиметров на 15–20 и оказалась самой высокой из девочек. И учитель позвал в секцию. У меня там стало получаться. Конечно, в одиннадцать лет я не задумывалась, кем хочу стать, мне просто нравился сам процесс. После уроков шла в спортивный зал и играла. Старшая сестра даже стучала в окно зала и кричала: «Тебя родители уже ждут! Ты когда придёшь домой?»

А потом... тренеры спортивных школ ходили и выбирали ребят. И меня увидела Сунгурова Мария Ивановна, считаю её своим первым тренером, человеком, который научил меня не только играть, но и любить волейбол. Она говорила потом: «Когда я тебя увидела, было и смешно, и обидно. Столько желания — принять мяч, ещё что-то сделать, но настолько всё неправильно!» И Мария Ивановна меня пригласила в детскую спортивную школу, где я стала заниматься три раза в неделю по два часа.

— В волейбол в 60-х годах играли даже на футбольных стадионах?

— Спартакиада народов СССР 1966 года проходила на стадионе «Динамо», прямо на Большой арене. Раньше вообще и Спартакиады школьников на открытых площадках проводились. Кубок СССР тоже на воздухе игрался, финалы — в Сочи. Зимой, естественно, в залах соревнования проходили. А вообще раньше много было площадок на улице, во дворах. Парк Горького был очень волейбольным местом, там играли все: и мастера, и чистые любители, которым просто нравился вид спорта. Делить было нечего.

— Как к вашему увлечению волейболом относилась семья?

— Родители меня всегда очень поддерживали. Только они никогда не ходили на мои игры, потому что очень переживали, что мне больно, ведь на площадке приходится часто падать. Когда я попала в сборную, мама и папа всё время говорили: «Таня, это честь, это нужно заслужить, и ты должна оправдать доверие». В то время, наверное, так и воспитывали всех детей. Ну и сестрёнка, конечно, поддерживала всегда. Она спортом не занимается, она в МИИТе работает. До сих пор. Есть анекдот: в семье было три сына, два умных, третий — спортсмен. Вот у нас тоже так получилось (смеется).

— Помните, как получили первое приглашение в главную команду СССР?

— В 1968 году, после того как я отыграла за «Локомотив» в чемпионате СССР. В сборную страны пришёл новый тренер Гиви Александрович Ахвледиани. Мне тогда ещё и 20 лет не было. Сейчас-то говорят, что в 24 года, в 25 лет — молодые игроки, а в наше время это были уже состоявшиеся волейболистки… В Днепропетровске после матча чемпионата СССР мне передали, что со мной хочет поговорить Гиви Александрович. Пришла к нему в номер. Он посадил меня в кресло напротив. Говорит: «Я за тобой наблюдаю весь чемпионат, мне хотелось бы пригласить тебя в сборную команду страны». Я немножко опешила — думаю, с чего это? И он тут же: «Ты понимаешь, что если согласишься выступать, тебе придётся тренироваться и играть, придётся отказаться от кино, от свиданий, от лёгкой жизни? Придётся очень-очень-очень много работать? Если понимаешь, что готова, то попробуем с тобой работать». И у меня, 19-летней девчонки, возникло к этому человеку огромное уважение. Со мной-то до этого всё время разговаривали как с маленькой. Я сказала: «Да, я попробую». Гиви Александрович ответил: «Договорились».

— В одном из своих редких интервью Ахвледиани рассказывал о спортсменках, которые поехали на Олимпиаду-1968: «Хорошая команда была. Большая. Главное, работать умели. Утром — стакан кефира и зарядка. Минут сорок. Потом завтрак, полтора часа свободного времени, ещё тренировка на два часа и последняя, вечерняя, — три часа». Так и было?

— Не всегда, но стакан кефира перед зарядкой — был! Мы вставали, протирали глаза, умывались и бежали на зарядку. Молодые были, поэтому тренировки не казались чем-то очень-очень тяжёлым. Мы с удовольствием выполняли задания. Знали, что Гиви Саныч не только тренер — он заслуженный мастер спорта, чемпион мира. Уважение к нему было огромное. Не просто так, наверное, его называли Князь (улыбается). Фамилия Ахвледиани — в Грузии княжеская.

— Знали, что его отец был репрессирован?

— В то время не знала. Об этом он не рассказывал. Про войну рассказывал. У нас первый сбор в мае — всегда в Сухуми, после окончания чемпионата СССР. 9 мая — святой праздник. Гиви Александрович накрывал стол, вспоминал, как был на фронте, как летают трассирующие пули: красиво, но если попадают… Для нас День Победы не просто слова, а действительно большой праздник.

— Олимпиада в Мексике. Когда узнали, что туда едете, как добирались, как готовились?

— Там очень тяжело было. Спортсмены иногда теряли сознание на дистанциях, особенно легкоатлеты. А мы за месяц до Олимпиады поехали в Цахкадзор. Там проходил большой сбор, всей команды, не только волейбольной, а ещё и борцов, пловцов, ребят из водного поло. Мы, кстати, тогда узнали, что Гиви Александрович, когда брал сборную СССР, пришёл к руководству спорткомитета и сказал: «Если вы мне доверите эту команду, я обещаю золотые медали». Это были не пустые слова. Мы выиграли Олимпиаду.

Мы не только в зале тренировались, у нас были и теоретические занятия. Может быть, сейчас это звучит очень странно, но мы назубок знали команду Японии — своего главного соперника. Нас можно было ночью разбудить и спросить: «Как играет этот игрок?» И мы с закрытыми глазами, в полусонном состоянии начинали объяснять, что нападает с этой зоны, любимые удары туда-то, в защите оттягивается вот туда... Абсолютно всё про всех игроков знали.

Гиви Саныч разработал особую тактику. Были вещи, которые мы с другими командами не применяли. Мы не имели права во время матчей подавать в первую зону. Если ты подаёшь в первую зону, тренер тут же делает замену, тебя сажают на скамейку: «Ты что делаешь?» Чётко выполняли установку. У нас вся игра была смещена в пятую зону. И когда на тренировке готовишься к одному, а играть выходишь — несколько меняешь направление, не всегда было удобно. Но Гиви Александрович прекрасно понимал: главное — подвести нас в самой лучшей спортивной форме к последней игре с Японией. Японки наши матчи смотрели и улыбались, видели, что мы не очень уверенно смотримся. А когда мы в финале встретились, улыбались уже мы.

— А что ещё запрещал Ахвледиани?

— Пить кофе. Объяснял так: «Мне не нужно, чтобы вы перевозбуждались, мне нужно, чтобы вы приходили в спортивный зал, и адреналин появлялся именно там». А ещё в наше время олимпийская деревня была чисто женская. Туда не могли пройти ни тренер, ни мужчина-врач, никто. И когда Гиви Александрович говорил, что отбой в 22 часа, то за полчаса стоял у ворот и смотрел, контролировал, как хороший родитель.

Был момент, он меня наказал. У нас было свободное время, мы пришли в интерклуб, в настольный теннис поиграть. Он зашёл и увидел. На собрании подходит. А если Гиви Саныч был недоволен игроком, то говорил ему «вы»: «Ви играли в настольный теннис»? С грузинским таким акцентом. «Да, играла». «Вот сегодня играть не будете». Старался, чтобы мы не отвлекались от главного.

— Турнир начался для сборной СССР с матча против Чехословакии. Пражская весна и связанные с ней события наложили отпечаток на игру?

— У меня в команде из Чехословакии были подружки, мы хорошо общались на русском языке, но в Мексике они не захотели разговаривать, отвернулись и прошли мимо. И я поняла — что-то не так, но особо не заморачивалась. Вышли играть, а они зло разговаривают через сетку. Не ожидали такой агрессии и уступили в первой партии, но победили в матче 3:1. А потом вышли в газетах интервью спортсменок из Чехословакии. И они говорили, что если бы играли в водное поло, то вода была бы красная от крови русских, а если бы был бокс, то кости русских трещали бы как ветки дерева. И когда нам переводчица перевела, я, встретив этих девочек, сказала: «Прежде чем давать такие интервью, особенно после поражения, надо подумать, насколько вы сильны». И больше мы уже не дружили.

— Правда, что сборная Японии состояла из работниц ткацкой фабрики «Нитибо», которые тренировались и играли в волейбол в свободное время?

— Об этом говорил их тренер Ясутака Мацудайра. Мы пытались узнать у японок сами, начинали разговор с их капитаном Мацуяма, она всё время уходила от ответа. Потом нам показали их тренировки. После полного рабочего дня тренироваться так невозможно, честно. Думаю, они просто числились на фабрике. После Олимпиады, кстати, кто-то из японских спортсменок вошёл в состав директората этих фабрик, так что они были устроены очень хорошо.

— Сразу ощутили, что выиграли Олимпиаду?

— Мы попрыгали по площадке. Порадовались. Пришли в раздевалку, переоделись, потому что готовились сразу на парад. И нас завели в какую-то комнату, где мы сидели, пока готовили пьедестал. И в тот момент до нас начало доходить: плакали, кричали, смеялись, все человеческие эмоции, которые только можно собрать, они присутствовали. Хотя мне кажется, что в тот момент голова ещё не была подключена. Это те эмоции, которые выходили из нас. К нам даже пришел врач команды: «Девчонки, вы так кричите, что вас слышно в зале».

— Как вас встречали на родине?

— Очень хорошо, с цветами прямо около самолёта! Помню, мы очень долго летели домой, пересаживались с одного самолёта на другой: через Кубу, через Алжир. По пути пересаживались из большого самолёта в два маленьких, что-то не рассчитали, мест не хватило, и несколько человек сидело рядом с пилотами. Там был закуток, где полки, на которых пилоты могли поспать. Там и сидели, играли в карты, в «дурачка».

— Следующая Олимпиада прошла в 1972 году. Стремились вновь попасть в команду?

— Конечно. Когда играешь чемпионат мира, чемпионат Европы, знаешь только свой мир — волейбольный. Приезжая на Олимпиаду, ты попадаешь в семью, которая состоит из совершенно разных видов спорта. И это очень здорово.

Если у тебя на груди герб, тебе поневоле приходится соответствовать и работать, и ты не успеваешь поймать звезду, как сейчас говорят. Стыдно играть плохо, хочется играть хорошо. У меня не было проблем, потому что я любила сам процесс тренировки. Есть у нас очень нудный, неинтересный элемент — приём подачи. Здесь зависит не от тебя, а как партнёр подаёт, в какую зону. Ты стоишь в пятой зоне, а он подаёт вдруг в первую, хотя обязан — в пятую. Это очень раздражает, но я даже от этого получала удовольствие. Знаете, есть игроки, которые любят играть, а тренироваться не любят. А у меня взаимосвязано как-то было.

— В Мюнхене было легче, чем в Мехико?

— Наверное, любой спортсмен скажет, выиграть в первый раз всегда легче, чем потом подтвердить своё мастерство. Накал в играх с Чехословакией к Играм-1972 немножко поутих, но болельщики их не очень к нам относились. Ещё появилась команда Северной Кореи очень хорошая. Япония, кстати, до сих пор говорит, если бы не перенесли игру на сутки, они бы победили. Из-за теракта перенесли, впервые такое произошло на Олимпиаде. До него всё было хорошо, мы ходили свободно по всей деревне. Путь в зал был как раз мимо корпуса, где захватили спортсменов Израиля.

— При каких обстоятельствах вы узнали о теракте?

— Тренер сообщил, что ждёт всю команду внизу. Мы собрались в отдельном месте, и он рассказал: такая-то ситуация, сейчас решается вопрос, будет финал или нет, но вы должны быть готовы. У каждой начал спрашивать: «Ты готова? А ты готова?» Все были готовы.

— В финале вы у Японии 3:2 выиграли. Чем этот решающий матч отличался от предыдущего — в 1968-м?

— Команда Японии немножко переняла тактику Гиви Александровича Ахвледиани. Они подготовили девочку, как сейчас говорят — доигровщика четвёртой зоны, — более высокую. И девочка эта конкретно нападала там, где должно было быть у нас на площадке пустое место. Наверное, поэтому игра и получилась более напряжённой. Все же учатся.

— Перед этой Олимпиадой Любовь Тюрина заболела гепатитом. И сумела поправиться и помочь команде.

— Она человек, который прыгнул через себя. Люба во время лечения, ещё в больнице, восстанавливаясь после болезни, уже бегала по парку, тренировалась. Настолько мечтала попасть на Олимпийские игры. Исключительный человек, просто молодчина. Мы были очень рады, что она поехала и сыграла очень здорово. Боец!

— В Мюнхене ощущения от победы отличались от тех, которые были у вас в Мексике?

— Мы вернулись домой 11 сентября, а 15-го у меня была свадьба. Ощущение осталось, что команда мне сделала подарок к свадьбе. Но если всё отбросить, когда мы выиграли у Японии в Мюнхене, то почувствовали облегчение. В связи с терактом психологическое напряжение было очень большое. Победили — и всё. Выдохнули.

— Вы как-то назвали Инну Рыскаль и Людмилу Булдакову самыми выдающимися волейболистками, с которыми играли. Почему?

— Люся Булдакова у нас в связке играла и пасовала. Я считаю, что очень тяжело из нападающего игрока стать связкой в сборной и отыграть, да ещё капитаном, две Олимпиады подряд. А самая лучшая связка у нас — Галя Леонтьева, её, к сожалению, уже тоже нет. Так, как Галя пасовала — я сейчас даже не вижу таких девчонок.

Инна Рыскаль — человек, которому от природы дано чувство мяча, чувство площадки. Она прошла четыре Олимпиады. Можете себе представить? У неё два золота и два серебра. У мужчин не у всех такое есть! Она очень рано попала в сборную, чуть ли не в 16 лет. На волейболе все падают, когда за мячом прыгают, а ей не нужно было уметь падать. Инна выбирала место так, что мячик к ней сам летел.

— Николай Карполь рассказывал, что специально знакомился с молодыми людьми своих волейболисток, чтобы знать, с кем они встречаются, контролировать. А Гиви Ахвледиани тоже так поступал?

— На один из сборов он разрешил замужним девочкам приехать с мужьями. Первые сутки девчонки жили с ними. Потом Гиви Александрович сказал: «Нет, вы должны жить с командой, а мужья пусть — отдельно. Девочкам, которые приехали без своих мальчиков, обидно и завидно». А ещё через сутки он объявил: «После ужина вся команда собирается здесь, и вы до отбоя гуляете вокруг корпуса». Как восточный человек, он очень ревновал всех девчонок ко всем, наверное.

— У Инны Рыскаль муж — футболист, у Булдаковой — гребец. А вы как познакомились с супругом?

— На игру пришёл молодой человек, а потом оказалось, что он с одной из девочек из нашего «Локомотива» учился в одном классе. И она нас познакомила. Всё!

— На следующую Олимпиаду вы уже не поехали. Почему?

— В 1973 году после свадьбы я родила сына. У нас в команде было заведено так, что если собираешься рожать, то надо Гиви Санычу писать письмо, объяснять ситуацию. А я жила в Москве и думала, что врач команды поставит в известность тренера сборной. И так как я играла не в «Динамо», а в «Локомотиве», то не сказала Гиви Александровичу лично. В 1973-м пришла на одну из игр Универсиады, а было заметно, что я в положении, и собиралась доехать с командой до трёх вокзалов — до Комсомольской. Подходит Гиви Саныч и говорит: «Я сам тебя довезу до метро». Мы сели, он говорит: «Как ты могла уйти рожать, со мной не поговорив». Объяснила ситуацию, что у меня резус крови отрицательный, всё равно не смогла бы прервать беременность, даже если б сказали, что надо. Он говорит: «Значит, ты сама подписалась на то, что не будешь играть в сборной». Ну, не буду — значит, не буду. Родила сына, восстановилась, и 1974-м уже играла и даже получила приз лучшего разностороннего игрока в одном из туров. Вручал его Гиви Саныч: «Ты мне доказала, в сборную вернёшься». И вернул. А на Олимпиаду-1976 в Канаду не поехала по семейным обстоятельствам.

— Вы играли до 1980 года за «Локомотив». Как удавалось совмещать семью и тренировки, игры?

— Было непросто уезжать от сына. До сих пор вспоминаю, как возвращалась после первого отсутствия — муж встречает на «Ждановской», сейчас это «Выхино». Начинает рассказывать, как что, а я сижу и плачу, две недели ребёнка не видела. И когда я подошла к сыну, он смотрит, и такое впечатление, что не узнает. У меня чуть ли не истерика. И вдруг он улыбнулся. И всё. Потом был момент, что тренер разрешил брать ребёнка на сборы — в Сухуми, в Усть-Нарву. Нечасто такое случалось, на ОФП в основном. Люся Булдакова дочку Танюшу тоже брала, другие девочки тоже.

— Решение об окончании карьеры как приняли?

— Мне помогала мама очень — ребенка я с ней оставляла. В какой-то момент маме стало плохо, её забрала скорая. Вылечили. А сын должен был идти в первый класс. Мама сказала: «Тань, я боюсь, не потяну». И я решила, что надо закончить. «Локомотив» ещё где-то до 1981 года ждал, что я, может быть, вернусь. Могла бы ещё поиграть, но сын — это сын.

— Куда пошли работать после спорта?

— Во ВНИК, в лабораторию спортивных игр. Пыталась написать кандидатскую, собирала материал. Потом поняла, ничего нового внести в науку не могу, и решила, что мне это не надо. И перешла работать в Госкомспорт, в управление науки, там и трудилась до развала Советского Союза.

— А в Японию как попали?

— Из Федерации волейбола обратился человек, сказал, что есть такая организация — комитет дружбы России и Японии. И они просят прислать тренера по волейболу. У тебя же, говорит, диплом. Не хотела бы съездить? А это 1993 год, сложности и с работой, и с деньгами. Я пришла, поговорила. И оказалась в городе Мацуяма, работала в разных школах. Там очень интересно. В каждой школе дети обязательно занимаются тем или другим, по выбору, видом спорта. Как у нас раньше было в Союзе — в секции какой-то. Мне очень понравилось, что одна из команд, которую я консультировала, выиграла первенство города. А по вечерам тренировала женские непрофессиональные клубы.

— Япония понравилась больше, чем Америка?

— Удивительная страна, с одной стороны, более закрытая, а с другой — люди всё время с улыбкой. В больнице нянечкой может работать женщина, которая замужем за состоятельным человеком, у которого есть свой кусок земли, где построен дом и есть даже маленький японский садик. Японцы, если они поверили, что ты к ним расположена — очень искренне относятся. Я поехала туда одна всего на три месяца. А потом работу продлили на год, и ко мне по очереди приехали сначала сын, потом муж. Только жить они там всё время не могли. А я не тот человек, который может обойтись без семьи.

— У вас пять золотых медалей за победы сборной СССР на крупных турнирах. Часто на них смотрите?

— В своё время, когда сын был маленький, у него в комнате была целая полка, где лежали награды, он ими очень гордился. Однажды пошёл в Дом пионеров, записался в секцию шахмат, приходит и говорит: «Мама! Ты представляешь, меня будет тренировать кандидат в мастера спорта!» Стало так обидно. А моя мама говорит: «Тань, ты же никогда не будешь для него заслуженным мастером спорта, олимпийской чемпионкой. Ты всегда будешь для него мамой». И я поняла, это действительно так. А сейчас — мы в квартире сделали ремонт, всё убрали и переделали, и все медали лежат у детей. Внуки уже начинают интересоваться.